Дети Силаны. Натянутая паутина. Том 2 - Страница 43

Храм был построен на месте, где Бог, по мнению самашиитов, в первый и последний раз ступил на землю, дабы заключить договор с избранным народом. Там двенадцать избранных мужей устроили святилище, после чего воздвигли внутренние стены храма, тем самым сделавшись первожрецами. После разрушения вархешитами храма место святилища было утрачено, а институт первожречества увял. Это значило, что самашииты не могли даже попытаться начать поиски святилища, ибо подступать к тому священному месту могли только первожрецы. Восстановить храм оказалось невозможно, и самашииты до сих пор оплакивали эту потерю у лишенной врат стены, которая должна была не пускать смертных к подножию Ишкхалема.

Главный хоральный шхадул был очень красив, его прямоугольная зала имела высокие нервюрные своды, под которыми пылали громадные люстры, все поверхности покрывали изысканные орнаменты, на стенах, меж колонн висело самашиитское знамя, а главный витраж удивлял простотой – красная вертикальная полоса в восьмиконечной звезде как символ договора крови между Богом и его избранниками. Внутри святилища, в хрустальном саркофаге, укрытом черным, вышитым золотой нитью бархатом, хранилась копия Первозакония, религиозного документа, за один взгляд на который многие исследователи отдали бы руку. К счастью, образ Карима самашииты в шхадулах не устанавливали.

Помещение полнилось мужчинами в широкополых шляпах. Женщины, по случаю праздника одевшиеся в платья светлых тонов, собрались за невысокой перегородкой, отделявшей их от мужской части шхадула. В центре, там, где располагался подиум для чтения Арховы, был установлен конус из черного полотна, укрепленного на восьми шестах, – шарирах. Наш провожатый протанцевал к этому конусу и громко сообщил тем, кто находился внутри, о появлении незваных гостей. Со стороны могло показаться странным, что это вторжение посреди праздника вызывало такой радостный ажиотаж, однако не в случае самашиитов. На их свадьбах незваный гость был самым желанным, символом удачи и благосклонности Бога.

Изнутри шарираха послышалось приглашение, и мы проникли за черное полотно.

– Ашлом, мошре Бернштейн, – поприветствовал я дивалла, приподнимая шляпу. – Похоже, я заглянул не в самое подходящее время.

– Зеньор эл’Харэн? Вы ко мне? – Удивленный старик поднял глаза от книги, которую держал перед собой.

– Конечно, к вам, мошре, но, видимо, придется отложить мое дело до окончания церемонии. Мафэт ха ойшвер! И да начнется действо!

В соответствии с обрядом, когда церемония бракосочетания началась, в потолке открылся большой люк, ибо все должно было происходить под небом. Жених первым вошел внутрь шарираха и при свидетелях, среди которых мне было выделено почетное место, произнес брачные клятвы. Дивалл исполнял функции нотариуса, как бы заверяя искренность и добровольность его слов. Затем в шарирах вошла невеста и произнесла свои клятвы. Ицбах Бернштейн громогласно запретил ее всем остальным мужчинам и разрешил ее мужу, после чего объявил факт бракосочетания состоявшимся и соединил руки новобрачных двойным серебряным кольцом, дабы вовне они вышли как единое целое.

Впоследствии, во время праздничного застолья, я произнес одно из семи сакральных благословений и даже ко всеобщему восторгу спел «Фаду ах’шаррифах». Таким образом, исполнив все обязанности вестника удачи и получив традиционный подарок от новобрачных, я смог отвлечь Ицбаха Бернштейна от беседы с другими почтенными старцами.

– Мы можем поговорить наедине, мошре?

– Полагаю, что да. Я живу совсем рядом.

Жилище старого дивалла ничем не отличалось от прочих двух-трехэтажных домов с надежными стенами, маленькими окнами и коричневой черепицей. Его передняя часть служила чем-то вроде лавки раритетных изданий, имелся рабочий кабинет, также являвшийся библиотекой.

– Не откажетесь от чая с мятой, или…

– Сегодня меня окружили более чем достаточной заботой и гостеприимством, мошре, спасибо. Дела, дела и еще раз дела. Мне с моей проблемой не к кому больше обратиться, кроме вас.

– Буду рад помочь, если это окажется в моих силах, – кивнул он.

Дивалл уселся на скрипнувший стул, а Себастина по моему знаку достала стопку листов с надписями, оставленными Гелионом Бернштейном в доме скорби.

– Я изучал эти письмена, используя все свои знания и опыт, но ничего не добился. Взгляните.

Стоило материалу попасть в его морщинистые руки, реакция последовала незамедлительно. Старый богослов, ученый, мудрец, учитель и философ тонко вскричал и, схватив бумаги, прижал их к груди, словно родное чадо.

– Не смотрите! Не смотрите! Вам нельзя!

– Спокойствие, мошре, я не смотрю, и моя спутница тоже не смотрит. Хотя я уже все видел, как вы понимаете.

В угоду ему мы оба прикрыли глаза, пока старик, задыхаясь и бормоча, прятал бумаги. Потребовалось некоторое время и стакан воды с каплями «от сердца», чтобы руки Бернштейна прекратили трястись, а взгляд стал более-менее вменяемым.

– Откуда вы взяли эти документы?

– Не могу сказать.

– Как это так – не можете?! Кто вам их дал?!

– Один душевнобольной человек, которого, увы, я потерял.

– Он был самашиитом?

– Да. – Я пока что придерживал информацию о личности автора, старик и так едва держался.

Посеревшее лицо делало его похожим на труп, в глазах плескался с трудом контролируемый ужас.

– Тысячи лет безупречного служения и хранения, тысячи лет веры…

– Мошре, сосредоточьтесь, вы можете рассказать мне, что все это значит?